суббота, 11 марта 2017 г.

Ара Ернджакян

худрук Ереванского Камерного театра


Часто натыкаюсь взглядом на лист, болтающийся на моем рабочем столе. На нем размашисто написано нечитаемым почерком «блокада». Это лист с кардиограммой сердца. Блокада — нарушение проведения импульса по одному из участков проводящей системы, что приводит к нестабильности ритма сердцебиения. Блокада.
Слово, которое вызывает в моей памяти воспоминания о жизни в Ереване в начале 90-х, также точно называет то, что происходит внутри живого организма. Выключение очень многих жизненно важных для Армении систем в те годы, несомненно, было испытанием реальностью. Но живое сердце Еревана не переставало биться.
Говорят, что испытания даются человеку вместе с силами на их преодоление. Беседуя с людьми, которые пережили эти темные годы здесь, в Ереване, в Армении, я сам часто задаюсь вопросом: что же именно поддерживало в нас тот самый всеобщий сердечный ритм, который давал нам силы выходить на сцену, играть, радоваться простым вещам. Вместе с моим сегодняшним собеседником, художественным руководителем Камерного театра Ара Ернджакяном, мы попытались вспомнить именно те вещи, те импульсы, которые не давали сердцу Еревана замереть в холоде и темноте.

— Для меня самым удивительным было то, что эта блокада была не только со стороны Азербайджана и Турции. Получилось так, что в этом участвовали и другие силы, я имею в виду погоду. Я не помню таких страшных зим, которые могли бы сравниться с зимами в 93-94-м. Зима начиналась в ноябре и заканчивалась в апреле — такого в Армении не было, сколько я себя помню. Были жуткие туманы. Даже вспоминаю случай, когда я, коренной ереванец, потерялся в центре города. Решив сократить дорогу, попытался пройти с улицы Туманяна через музей на улицу Баграмяна и оказался около двух часов ночи в центре Еревана в такой пелене тумана, что не знал, куда идти. А в руках у меня, к слову, был дипломат, в котором я нес домой паркет, старый, засмоленный паркет из нашего Голубого зала в вестибюле. Каждый из нас, уходя домой, уносил с собой куски этого прогнившего пола, имевшего отвратительный запах, но очень хорошо горевшего. А жгли мы тогда все, чтобы хоть как-то согреваться. Поскольку еще и затеяли в театре ремонт, все равно нужно было паркет сменить…
Ремонт и в обычной ситуации порой превращается в долгую и сложную историю, а в то время это было вообще нечто… Он у нас, естественно, затянулся. И это на самом деле воспоминания о довольно забавных историях. К примеру, нам нужно было сделать решетки. Свет давали тогда минут на 30, и у нас уже была отработанная система. Чтобы сэкономить время, мы все железки распиливали пилами. Как только давали свет, люди, бывшие в этот момент «на дежурстве», бежали к сварщику, который работал в соседнем учреждении, приводили его сюда, чтобы за эти «светлые» минуты он успел сделать несколько сварочных точек. В 93-94 году предприятия не работали — ввиду отсутствия света. Перегородочные плиты взять было неоткуда, а их требовалось около 50 штук, чтобы закончить ремонт в гримуборных. Нам ничего не оставалось, как создать свой маленький цех на втором этаже. Я выклянчил на время формы, в которые заливали раствор. И мы получили возможность сами делать эти плиты. Пусть они были не очень высокого качества, кривые где-то, но до сих пор эти наши самоделки (хотя они выглядят после штукатурки прилично) верой и правдой служат нашему театру. Нам очень дороги эти гримерки — ведь мы не только их строили, но и стройматериалы своими руками создавали. Из города ушли свет и газ, но жизнь не уходила.
Как нам удавалось проводить спектакли при свечах? Немногие театры работали в тот период. И страшно было не отсутствие света, а отсутствие тепла. На самом деле нам было немного проще, чем другим: наш театр небольшой, камерный, его еще хоть как-то можно было утеплить, обогреть и осветить. Мы работали слаженно: как только отключался свет, в считаные минуты расставлялись свечи — и спектакль продолжался, будто ничего и не произошло. Конечно, я часто выходил к зрителям с предложением вернуть им деньги за билеты, но редко кто уходил. Несмотря на тяжесть того периода, это было время потрясающего контакта со зрителем. Будучи вовлеченными в одну жизненную ситуацию, когда было «холодно и темно», мы все хотели сделать «светло и тепло», что рождало совсем иные эмоциональные истории. Тогда в наших спектаклях было много живой музыки. Использовались, разумеется, акустические инструменты — рояль, контрабас, саксофон, ударные. Потому нашим постановкам было не так страшно отключение света — это сейчас в театре используются синтезаторы, и отсутствие света грозит отменой спектакля…
Как известно, театр начинается с вешалки. А это было время, противоречащее всем театральным канонам — вешалка не функционировала. Мы гардеробную использовали как склад. Вообще, в то время многое в жизни театров было удивительным: в фойе театра им. Станиславского проводили вечера «Регтайм», в Камерном актеры и музыканты, расставив после спектакля столы и стулья, становились гостеприимными барменами, официантами и музыкантами в организованных ими же джаз- или киноклубах. Все это начиналось около 10 вечера и могло длиться до самого утра. Удивительное свойство человеческое — при отсутствии каких-то элементарных возможностей ощущать прилив энергии, компенсировать фантазией тяготы жизненной ситуации. Смело могу сказать, что наш театр не существовал, а жил, являясь на самом деле культурным центром. Здесь проводили свои вечера Швейцарский клуб, клуб «Гаудеамус», а в начале оттепели мы даже инициировали и провели конкурс «Мисс Армения»…
Когда же Камерный стал местом проведения шахматного турнира, многие вообще удивились! На самом деле идея турнира родилась из забавной истории. Это был 1994 год, у нас все еще продолжался злополучный ремонт. Я наблюдал за работой сварщика, делающего наши лестницы, и собирал за ним обрезки и осколки железа. Выпросил у него сварочный аппарат и, пока тот отдыхал, принялся приваривать эти железки друг к другу. Получился у меня своего рода железный король, которого я поставил у себя в кабинете. Когда же меня спросили, что это, я отшутился, сказав, что это приз для победителя шахматного турнира, который мы собираемся проводить. Юмора не поняли, и так как фраза уже была сказана, все остальное пришлось подгонять под этого железного короля — главное, родилась идея. Моего короля, надо сказать, мы победителю не подарили — слишком тяжелый он. Но турнир получился. Это были быстрые шахматы, где дается 20 минут на партию. Приглашения разослали серьезным шахматистам: Ваганян, Тайманов, Акопян… Съехались лучшие в то время игроки. Турнир длился два дня, был очень большой наплыв зрителей, и среди них даже первый президент Армении. Причем нам все оказывали спонсорскую помощь: Коньячный завод выдал пятилитровую бутыль, Завод художественных часов предоставил замечательные напольные часы…
Это все же было удивительное время единения всех — каждый помогал, чем мог, и, вспомните, в эти годы объединились все представители сферы искусства, я имею в виду и прессу: ни одна газета тогда не просила ни копейки за публикацию репертуара театра.
… В одном из наших спектаклей была фраза: «Наши предки писали при свечах», которая, наверное, не очень-то сейчас понятна людям, не прошедшим блокаду. А выходит, что обилие света, тепла и хлеба порой не столь благотворно влияет на человека, особенно творческого… Много лет назад один известный сатирик рассказывал мне, что, будучи где-то в Аргентине, заметил, что со сцены можно услышать какие-то юморные вещи, а вот сатиры просто нет. А это же очень понятно: там, где все можно, нет необходимости как-то изворачиваться и придумывать. А где сложности — приходится искать пути, дабы их обойти, включать фантазию… Поэтому советская сатира имеет столь высокий статус. И мы со сцены изъяснялись очень аллегорично — взять хотя бы спектакли «Айк» и «Ес Им Ануш Айастани».
… Конечно, совершенно отдельная страница — новогодние спектакли. И блокадный Новый год ничем не уступал всем другим. Неизменный Дедушка Мороз — Грант Тохатян — и спектакли для детей, на которые приходили и взрослые, на мой взгляд, помогали каждому ощутить тепло, которого так недоставало как на улицах города, так и внутри каждого здания…
А наша традиция собираться в ночь 1 января в театре?! Изначально задумывалась она так: сбор в театре около двух часов ночи, играем для своих спектакль, в четыре часа по Гринвичу встречаем Новый год, а часов около шести, когда всем уже порядком поднадоедала некая изысканность вечера, вносится хаш, водка, и начинается широкое застолье. Эта традиция долго жила… И, несмотря на блокаду, не умерла в 90-х. Просто в первый год блокады, когда не было вообще ничего, приходилось проявлять смекалку и фантазию. К примеру, из привезенной кучи пенопласта мы сделали, скажем так, условные кресла, чтобы зрители не сидели на голом бетоне. И играли спектакль…


P.S. 17 ноября 93 года зрители шли в Камерный театр на спектакль «Ес Им Ануш Айастани». На торце здания в этот момент устанавливали небольшой и немного странный памятник. Это было железное дерево, с железными ветвями, сделанное руками художественного руководителя театра. По сей день оно на том же месте, напоминает о деревьях, которые спасли от холода многих жителей города, сгорев в те страшные холодные зимы. Наверняка, как и каждый ереванец, переживший эти годы, всякий раз, проходя мимо него, я мысленно благодарю эти деревья и прошу Бога о том, чтобы никогда и никому больше не приходилось рубить деревья родного города, чтобы обогреть себя и свою семью…

Комментариев нет:

Отправить комментарий